Цветы для праведника

Цветы для праведника

Почему так происходит? Чтобы сполна осознать масштаб человека, его нравственную чистоту и незаурядность, надо, чтобы он от нас ушел. «Лицом к лицу лица не увидать»? Наверное… Совсем недавно мы проводили в Вечность святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия Второго. Но уже сейчас, казалось бы, с небольшого пока расстояния, зримо и определенно предстала перед нами глубина и святость его жертвенного сердца.

Еще мальчика, отец часто привозил его на Валаам. Сам протоиерей, он с детства прививал сыну любовь к святым местам, учил благочестиво им поклоняться. И вот приехал в очередной раз. Алеше лет десять, не больше. Происходит то удивительное, что не могли взять в толк ни валаамские монахи, ни сам протоиерей Михаил Редигер. Старцы, никогда не выходящие на люди, живущие уединенной молитвенной жизнью, вышли… к десятилетнему будущему Патриарху. И не просто вышли. Они(!) положили ему земной поклон! Что прозрели валаамские молитвенники?

Будущий патриарший куколь? «Какая власть, какие полномочия!» А может, тихий, не для сторонних глаз, долгий молитвенный подвиг? Изо дня в день, от одной россий-ской беды к другой, от одного сердечного приступа к очередному…

Как-то в день памяти Сергия Радонежского (люду, как всегда, люду!) Патриарх спускался по ковровой дорожке из Успенского собора Лавры на монастырскую площадь служить молебен. Спокойно, доброжелательно смотрел он на богомольцев. Патриарший крест, казалось, огнем прожигал ему грудь. Народ теснил Святейшего, всем хотелось быть поближе, охрана старалась расчистить проход. И вдруг… Не доглядели, как доглядишь? Перед Патриархом будто из-под земли выросла бесноватая. Худющая, в длинной, до полу, замызганной юбке. Она что-то злобно прошипела ему в лицо и… плюнула. Женщину оттащили, народ заволновался, заговорил.

Я оказалась совсем рядом и видела : ни один мускул не дрогнул на лице Патриарха. Он спокойно вскинул руку для первосвятительского благословения, сделал очередной шаг по ковровой дорожке. Все тот же доброжелательный, полный любви взгляд.

– Дрянь, откуда взялась только…

– Больная психически, что с нее взять.

– Одержимая, вот бесу-то угодила…

Народ за моей спиной волновался. И вдруг справа стоящая монахиня, крупная, полная, румяная, громко произнесла:

– Ничего! Он крест золотой носит, пусть терпит!

Помню, взглянула я на нее с укором. Стоящие рядом – тоже. А монахиня, не смутившись нисколько, лишь широко перекрестилась.

Да, золотой крест и подвиг терпения. И то и другое Патриарх нес не год, не два – почти двадцать. И если золотой крест видели все, то терпение даже не угадывалось в его предстоятельских речах по протоколу, в его проповедях и праздничных приветствиях, в его величественных шествиях по ковровым дорожкам, в мягком шелесте шин его, будто не знающей скорости, машины.

А ведь задумаешься, да и ахнешь. Человек, на которого всегда смотрят, он не мог позволить себе даже такой малости, как поправить митру, провести рукой по лбу, достать носовой платок, оглянуться. Тысяча глаз… Всегда ли полных любви?  А куда деть любопытные, подозрительные, завистливые, откровенно недобрые?  Тысячи вздохов. Да только о нем разве? О себе – хворых, обиженных, с незадавшейся жизнью, с поломанной судьбой. Он-то что, он властелин, он золотой крест носит, это мы мыкаемся, еле сводим концы с концами, щедро искушаемся и много терпим.

А куда теперь деть наше поспешное, наше заполошное – как надо? «Патриарху надо принимать меры…», «Куда смотрит Патриарх?», «Почему допускает такое?». Чужую беду руками разведу… Мы и разводили – легко, играючи. Нам-то с нашего шестка куда как хорошо видно, не то что ему из его покоев в Чистом переулке. Мы из народа, а он в окружении таких далеких от жизни архиереев.

Мы судили, а он – служил. Господу Богу, ближнему, России. Мы судили, а он – молился. И пока мы рассуждали о русской идее, пока ломали копья в спорах, как правильно любить Россию, он возносил о ней молитвы, уединившись в своих покоях или служа почти через день Божественную литургию. Мы судили, а он – терпел. Много чего, сколько – Господь ведает. Подвиг терпения понес сполна, и, может быть, те валаамские старцы, поклонившиеся ему до земли в самом начале его жизненного пути, прозрели тогда именно этот его подвиг.

Цельность жизни – удел немногих. Метания и поиски требуют времени, а жизнь очень коротка. Жизнь почившего Патриарха цельна именно потому, что с детства до праведной его кончины на метания не тратилась, а была осенена православным крестом. Сначала нательным, крестильным, затем монашеским, священническим, архиерейским. И, наконец, тем золотым, огонь которого не выдержала бесноватая в Лавре.

Куда уходит к старости красота? Ее ловят, ее удерживают, за нее цепляются. Мучителен ее уход, невыносимы ее знаки. Скольких красавиц превратила старость в безобразных старух с потухшим взглядом, мешками под глазами, с дряблой, морщинистой кожей. А красавцы? Где их былой огонь, бравая выправка, широкость плеч и стремительность походки?  Старость скукожила их, иссушила, свела на нет. Святые отцы утверждают: старость безобразна грехами, уродующими нашу плоть. Мы собираем их всю жизнь, стараясь накопить этого добра побольше. Грех – болезнь. А болезнь не красит. Человеку в преклонном возрасте красивому уже не быть.

А Патриарх? Он был красив. Хотя земная жизнь своими мерками честно отмерила ему старость. Я помню Святейшего в начале его патриаршества, видела и незадолго до расставания с ним. Он почти не изменился. Что за секретом владел этот человек, почему не согнули его годы? Этот секрет бесспорно праведная жизнь. Внутренний свет этой жизни проливался в его глаза мудростью и покоем, сообщал чертам благородство, уму – ясность, походке– величие. Красивый человек смотрит теперь с фотографий в наше бытие, как всегда, мудро, несуетно, будто о чем-то деликатно вопрошая. Прожитые годы лишь легкой тенью читаются на его портрете. Мало таких лиц. Потому что мало праведников.

Вот и этого не стало.

Удивительно, но слова, такие естественные в подобном случае –

«умер», «покойник», «похороны» –

в те дни произносились нами редко. Как-то интуитивно мы чувствовали их неуместность, вернее – несоответствие тому, что происходило. Даже цветы несли Патриарху белые. «Мне белую розочку, белую, красные-то уж очень мрачные». Да, мрачные цветы соответствуют мрачному событию. Прощание с Патриархом стало событием светлым. Можно назвать это чудом, а можно не называть никак. Наша любовь к формулировкам порой оборачивается мелким словословием, которого очень боятся глубокие чувства. Может быть, поэтому мы так редко их переживаем. Но люди очень хотят глубоких чувств. Мир, где так мало настоящего, разрушает нас, а еще приучает без этого настоящего обходиться. Как любит говорить молодежь –

типа любовь, типа дружба, типа учусь, типа отдыхаю. А еще – типа чувствую.

Мы шли и шли к Патриарху, днем, ночью, ранним утром, опять ночью… Это настоящее. Мы не боялись настоящего, нам хотелось удержать его, напитать им душу. Славное, почти забытое слово – соборность. Это когда ты – часть целого, а в целом твоя маленькая, щедрой рукой отданная лепта. Это когда отдавать и принимать одинаково радостно, потому что потребность.

Патриарх наделил нас этой радостью сполна. Нас миллионы, он один. Земной человек, пришедший в мир на отпущенное Господом время. Какой духовной крепостью надо обладать, чтобы сил одной-единственной его души хватило с достатком на сотни, тысячи, миллионы страждущих душ, ради которых он носил на себе свой золотой крест.

Говорят, что почил Патриарх в день, когда был разрушен храм Христа Спасителя. Все мы помним хронику богоборческих страшных лет. Физическая, реальная сердечная боль. Исполин-храм, как подкошенный, рухнул на земь и бесовская вольница заулюлюкала, загомонила, празднуя победу своего дутого величия. Сколько тостов поднято за эту победу. Сколько протерто штанов в президиумах всех уровней. Сколько бумаги вымарано на доклады, отчеты, многотомные труды. Сколько глаз схлопотало себе близорукость, эти труды изучая. Проходят годы. И в храм Христа Спасителя, а нам теперь кажется, что он был всегда, именно в день его уничтожения идут десятки тысяч православных.

Идут попрощаться с тем праведником, чьими молитвами, попечением и предстоятельством вершилось торжество Православия в нашей Отчизне и чьим смирением были попраны бесовские победы. Во дни прощания с Патриархом был посрамлен бес.

Смерть, где твое жало? Смерть, где твоя победа? И как тьма  – это всего лишь отсутствие света, так и смерть это всего лишь отсутствие жизни. А если жизнь торжествует победу, где обретется смерть?

Время жить и время умирать. Естественный, закономерный ход земного устроения. Все, что естественно– логично. А все, что нелогично– противоестественно, потому и называется чудом. Чудо – подарок Господа. Но всегда щедрая Его десница чудесами не изобилует, ведь Господу важно, чтобы любили и ценили естественную, привычную жизнь. Исключение – праведники.

Вот как раз их жизнь Господь наполняет великим и особенно глубоким смыслом, чтобы остальным званым оставалось лишь удивляться и устыжаться. И творит Господь чудо: неотвратимая смерть попирается торжествующей жизнью.

Свидетелями этого чуда стали все мы, провожавшие Патриарха в вечность. Какие похороны?! Не было никаких похорон. Это были проводы, всенародные проводы в Небесное Царство.

Сейчас, когда еще раз слушаешь его выступления и проповеди, его первосвятительское мудрое слово, все воспринимается по-другому. Более остро и глубоко. Раньше слушали вполуха, сейчас – внемлем. И понимаем, как настойчиво старался достучаться Патриарх до наших душ, как повторял и повторял прописные истины Православия: не злобитесь, не ссорьтесь, не своевольничайте.

Отеческая забота и отеческая тревога. Разве многодетный любящий родитель не разделяет поровну между чадами свою отеческую любовь?  И опять творит Господь чудо. Последнюю проповедь Патриарх произносит… без слов. Но мы слышим ее, и мы торопимся, тоже любящие его дети, порадовать его, заверить, что мы не совсем уж плохи, мы стараемся, мы будем очень стараться…

И удивляемся. Так вот как, оказывается, можно жить! Смерть, которую мы так боимся, выходит, страшна только тем, кто боится жизни. Кто прячется от нее за собственными грехами, называя при этом свою трусость перед жизнью нежеланием много на себя брать. А, оказывается, много на себя брать, это и много получить взамен. Ведь мелкие чувства произрастают на мелкой почве. Глубокие – на глубокой. А мы так страшимся глубины…

Справедливые Божьи суды все расставляют по своим местам. Длинная, нескончаемая очередь к храму Христа Спасителя. Похороны Патриарха? Нет. Проводы в Небесное Царство.

Мы встаем в очередь. Мы держим в руках белые цветы.

Наталия СУХИНИНА