Елка как форма собственности

Мы живем на юго— востоке Франции, в доме, построенном в XIX веке. Это жилище пастуха. Нет, это не шале, современная стилизация бывших строений, а реальный дом в горах. Сейчас такие дома в моде — экологически чистое жилье.

Накануне Рождества я решила украсить хижину моего избранника еловыми ветками.

— Ну, хорошо, давай завтра поедем в город и купим елку, — согласился муж.

Зная прижимистость французов и их стремление сэкономить на булавках, я вознамерилась быть «святее Папы Римского».

— Ну, зачем же покупать, кругом полно елок, сосен.

Мой супруг сильно напрягся.

— Да ты не беспокойся, — успокаиваю я его, — елкам пойдет только на пользу, если мы немного подрежем кончики веток.

— Понимаешь, в чем дело, — мнется муж, — все эти деревья — в частой собственности. И мы не имеем права их трогать.

— Да ладно, хозяева и не узнают, — во мне проснулась советская женщина уверенная, что «все вокруг колхозное, все вокруг мое».

— Как ты себе это представляешь? Ты приходишь в сад к соседу и набираешь себе цветов, пока его нет дома?

Я устыдилась.

— Хорошо, а на твоем участке земли растут елки?

— Не знаю, я там сто лет не был.

На другой день, вооружившись топориком, ножом и садовыми ножницами, мы отправились на поиски елки, находящейся в частной собственности моего избранника. За нами увязалась деревенская собака. Однако дойдя до леса, она благоразумно повернула обратно.

Чтобы добраться до участка земли моего мужа, надо было преодолеть бурелом, заросли терна и ежевики. В ход пошли топорик и садовые ножницы. Мы были как первооткрыватели — мужчина прорубал дорогу, а женщина шла за ним.

Елку нашли. Наломали веток. «Усталые, но довольные, мы возвращались домой». Деревенская собака смотрела на нас с недоумением.

Я сначала не могла понять: зачем столько трудностей? Но потом подумалось — может быть, именно в таких мелочах и проявляется уважение к личности человека, к его собственности.

Я нарядила, пожалуй, самую странную елку в моей жизни. Но логово одинокого горного волка преобразилось.

Загадочная русская душа

Как мне иногда трудно понять французов, так и им порой нелегко разобраться в нашей загадочной русской душе.

Пытались мы как— то с мужем проанализировать песню «Из- за острова на стрежень». Французы знают ее — чуть ли не в школе учили, на своем, естественно, языке. Пытаюсь делать обратный перевод: «В один прекрасный день шеф казаков красивый Стенька…»
Княжна во французской версии зовется «принцесса Мирайка». Откуда стало известно ее имя — непонятно. Но теперь она воспринимается уже не просто абстрактной княжной, а вполне конкретной женщиной.
Муж спрашивает:
— Я понимаю, что Стенька — герой, он восстал против царя. Но зачем он принцессу- то утопил?
— Чтобы доказать, что общественные интересы выше личных.
Мой избранник глубоко задумался.
— А нельзя было как-то иначе? Принцесса-то в чем виновата?
Как объяснить, тут другая ментальность… Такая вот загадочная русская душа.

Почти в каждой компании, куда мы приходим с мужем, меня спрашивают: «Как вам живется при диктатуре Путина?» И очень удивляются, когда я говорю, что не считаю режим диктаторским и не чувствую никакого прессинга. «Но ваш президент, он же такой жесткий…»

Накануне Рождества, в самый прайм- тайм, по телевидению запустили четырехчасовой фильм про Путина. Отыскали каких-то одноклассниц, однокурсниц, учительниц, коллег…

Честно сказать, я периодически засыпала во время этой передачи. Но просыпалась всегда на словах президента: «Мы и в сортире их замочим». От того что звучала эта фраза, по меньшей мере, раз пять, мне казалось, что один и тот же фильм повторяют сначала. А мой муж просто прилип к экрану.

На другой день мы пошли навестить семью его кузена. Там только и разговоров было, что об этом фильме.

— Почему Путин сказал, что будет топить террористов в туалете? — вопрошал кузен Жан- Франсуа. — Как это может быть? Ведь в туалете очень мало воды.

Ах, Жан-Франсуа, не знаешь ты наших туалетов. А точнее — сортиров.

— А может быть, ваш президент имел в виду, что станет убивать террористов, когда они будут делать пи-пи? — спросила жена кузена Анели. — Но ведь это негуманно: убивать людей, когда они делают пи-пи…

А кто сказал, Анели, что с террористами надо поступать гуманно?

Без «Оливье» и мандаринов

В этот раз я впервые встречала Новый год за пределами родины. И меня постигло полное разочарование: у меня украли праздник! Вот мы ворчим порой, как надоело все это: «Оливье», мандарины, елка, «Огонек» по телевизору. А попробуй отнять все это…

Утро 31 декабря почти ничем не отличалось от любого другого. Муж уехал за продуктами в супермаркет, я осталась дома одна. Чего- то не хватало. Праздника! Не звучало по радио новогодних песен, типа: «пять минут, пять минут», « и уносят меня, и уносят меня…». Не говоря уж про «такого снегопада, такого снегопада…» Не показывали по телеку «Карнавальную ночь» и «Иронию судьбы». Как-то все было прозаично. И… неправильно.

Муж объяснил, что французы в 9 вечера садятся за стол, чтобы к полуночи подавать десерт и шампанское. А потом можно идти спать.

Стол был великолепен: устрицы, фуа- гра, икра черная, красная и — не поверите — баклажанная! Я уже не говорю о винах — потому что в них не разбираюсь, люблю все.

Президент Франции выступил в 8 вечера, в самый разгар приготовления еды. Говорил, что- то типа: «Будем жить еще лучше». А мы еще даже не выпили, чтобы в это поверить…

Тостов французы тоже не произносят, пьют вино, как компот. Разве что время от времени дежурно скажут: «За твое здоровье!» А где пожелания «сбычи мечт»? А слова про то, какие мы все хорошие, и как здорово, что мы есть друг у друга?

Телевизор показывал какой-то концерт с участием цирковых артистов — выступали воздушные гимнасты, фокусники, клоуны.

Я уже поняла, что не будет ни боя курантов, ни нашего нетерпеливого счета: «Пять, шесть… одиннадцать!!!» Ни хлопка открываемого шампанского в момент, когда стукнет 12 и зазвучит гимн. Не будет загадывания желания — и быстрого поджога бумаги, на котором оно написано.

А также секундной, но непоколебимой уверенности, что теперь, когда ты проглотил это вместе с шампанским — пусть и не таким настоящим, как здесь, — все обязательно сбудется…

В доме было холодно — здесь экономят электричество, и нас согревала только печка-буржуйка. Мы с «мон шерри» походили на французов, отступающих из Москвы: три свитера, четверо штанов. Не хватало только шапок-ушанок, поверх перевязанных шарфом.

«Ну, нет, решила я, ведь у нас говорят , как встретишь год, так его и проведешь. А я не хочу быть похожей на нахохлившуюся курицу».

Я поднялась наверх, усилием воли заставила стянуть с себя гору одежды, облачилась в маленькое черное платьице, купленное когда-то в Париже, туфли— лодочки и спустилась по скрипучим деревянным ступенькам, как кинозвезда по Каннской лестнице.

— О— ля— ля! — только и смог произнести муж.

И тут громыхнули взрывы петард. Кто? Откуда? Почему? В нашей деревне из пяти домов только один был обитаемым, там жила пожилая пара со своей веснушчатой собакой. В остальные люди приезжают лишь на лето.

Мы выскочили на крыльцо — пес, решивший, видимо, что началась бомбардировка, бросился искать у нас укрытия.

А над горой рассыпались гроздья салюта. Там, на вершине, жил одинокий мужчина — Бальтазар. Он— то и устроил фейерверк. Победив свою национальную черту, скаредность, он выбросил деньги на ветер, не считая, сколько туда улетело устриц и круасанов…