Перед операцией

В январском номере мы опубликовали записки главного редактора питерского журнала «Электричка» Вероники Севостьяновой о том, как у нее обнаружили рак и как она настроилась на борьбу за свою жизнь. Сегодня мы публикуем ее дальнейшую историю.

02 октября

Вчера даже не стала ничего из происходящего записывать, вчера могла только громко ругаться. И обычно спасительная ночь не помогла. Голова все еще в тумане, мысли мечутся, а я разрываюсь между двумя решениями — то ли хирурга менять, то ли смириться с его словами. Наш вечерний разговор он начал с фразы: «Будем делать полную мастэктомию».

Мастэктомия — это удаление груди. Правильнее сказать, молочной железы, конечно, но суть от этого не меняется, и я к этому совершенно не готова.

Конечно, я уже обсуждала и с родственниками, и с друзьями, что, возможно, мне сделают не легонькую операцию, удалив из разреза лишь опухоль, а могут и все оттяпать, но это же я так, теоретизировала. Ведь наш разговор более шести месяцев назад начинался с того, что опухоль у меня небольшая. Стадия вторая начальная, и потому операция будет, несомненно, органосохраняющей. Хотелось понять, для чего же меня полгода мучили химией, чтобы потом объявить приговор худший, чем до начала лечения.

Я пыталась что-то сказать, но врачу, похоже, не было до этого дела. Пошла. Долго и бестолково ходила по улицам, пытаясь через ноги выбить накатившее настроение. Звонила всем подряд, чтото говорила, интуитивно надеясь на какую-то подсказку. Но скорее всего надо было выговориться, найти хоть где-то поддержку.

04 октября

В платной клинике сделала по собственной инициативе дополнительные УЗИ и маммографию. Оба специалиста были благосклонны, говорили, что и до того маленькая опухоль
уменьшилась еще в два раза, увеличенный лимфоузел вообще загадочно исчез, и регресс болезни на фоне химиотерапии существенен и заметен. Конечно, сразу захотелось поделиться радостью, поэтому, вызвонив подружку Зою, вытащила ее в кафе. Пили пиво, рассуждали, что надо бороться за свое здоровье и свою жизнь самостоятельно, перепроверяя диагнозы врачей по два, три, а то и четыре раза. Воодушевленная разговором и двумя бокалами темного пива, позвонила хирургу на сотовый и снова услышала: «Я буду делать полную мастэктомию». Как в холодный омут окунул. Пива больше не хотелось, и Петербург снова стал привычно серым, с низким свинцовым небом и строгой мрачной архитектурой. Лишь в конце короткого разговора голос его стал наконец-то похож на человеческий и он устало сказал: «Хорошо, приезжайте утром в понедельник, я еще раз вас посмотрю».

07 октября

Онкологическая больница расположена за городом, в поселке Песочный, мне от дома с пересадками на метро и маршрутке полтора – два часа пути. Ехала, прижав к груди заветные маммограмму и УЗИ, дождалась приема к хирургу, и снова услышала: «Полную мастэктомию». Понимаю, что уже истерю, а в голове единственные мысли о том, что он издевается. Зачем же я тащилась в такую даль, чтобы услышать все те же старые и противные слова? Он опять устало вздохнул: «Ну, если уж вы так держитесь за свою грудь, я попробую сделать резекцию опухоли». Ну что же, значит у меня есть три дня, чтобы сдать необходимые анализы, решить вопросы на работе и собрать больничную сумку.

За жизнь всегда надо бороться. А за свою собственную — тем более. Человек не машина. К сожалению, мы не можем легко поменять руки, ноги, глаза, почки. Видимо, у врачей другой взгляд на это.

09 октября

Пока бегала по магазинам, закупая необходимые для больницы вещи, заодно, наконец, купила и одеяло. Старое я выкинула, когда между первой и второй химиями переезжала из одной коммуналки в моем любимом старом центре Питера в другую коммуналку все в том же центре.

Расстояние между моими двумя домами около шестисот метров. От каждого из них до Невского проспекта не более трех минут пешего хода. И цена же у жилья практически одинаковая, но разница в квартирах неописуемая. Все же коммуналка — это не метраж и не расположение окон. Коммуналка — это, в первую очередь, соседи. И мне, понаехавшей провинциалке, незнакомой с питерскими реалиями, и невдомек в первый раз было, на что же смотреть при выборе и покупке. Уже потом коренные петербуржцы рассказали все про тонкости городского жилья. И вторую квартиру я искала почти осознанно.

Но пока шел длинный процесс продажи, подбора, сбора отказов от соседей и оформления документов, я уже начала лечение. Как тогда я смогла завершить квартирный процесс, так до сих пор и не понимаю. Помню, что в банк на закладку денег в ячейку и подписание двусторонних договоров меня привезли из больницы.

Это был как раз тот день, когда у меня взыграл желчный. И я, написав отказ от операции и согласившись в письменной форме, что все риски за свою жизнь беру на себя, рванула в финансовое учреждение. Написала «рванула», и самой стало смешно. На самом-то деле я доковыляла до машины Светланы-риелтора, плюхнулась сначала в авто, а потом на какой-то диван в банке, выискивала ошибки в документах, и пыталась еще сделать вид, что что-то соображаю.

Кстати, в тот момент я была очень рада, что у меня уже был парик. Его бойкий игривый вид придавал моему образу хоть какую-то живость. А длинная челка из искусственных волос прикрывала на лице следы боли.

Итак, я, наконец, купила одеяло. Дорогое, мягкое, легкое, из овечьей шерсти. Весной они были в распродаже. Но весной мне оно не было нужно. Весной я совершенно искренне полагала, что все равно до осени не доживу. Так зачем тратиться на ненужную вещь? А сегодня пришлось купить. Может, я просто решила, что остаюсь на земле жить?

10 октября

Я в больнице. Палата двухместная, и моя соседка Надя, глядя на меня, осторожно спросила: «А вы зачем с чемоданом сюда?». Как это зачем? В чемодане у меня два полотенца и куча теплой одежды и нижнего белья, чтобы не заморачиваться с постирушкой под краном госпитального умывальника. В чемодане термос, чтобы приятно было проводить время по вечерам. Плеер с закачанной музыкой, учебники английского и ноутбук.

Я снова не стала оформлять больничный, договорившись на работе, что буду продолжать редактировать журнал из палаты. И еще на ноутбук закачаны все мои любимые  фильмы. Надя приехала с минимумом вещей. Наде пообещали, что ее операция пройдет минут за двадцать, и выпишут ее буквально через пару дней.

Надя пролежала в стенах лечебницы больше месяца. Операция оказалась сложной и травмирующей, раны долго потом не заживали. Врачи ошиблись с диагнозом.

Утром моя первая встреча с заведующим отделением. Он диагностировал сходу, я даже не успела раздеться: «Полная мастэктомия». Побежала искать своего врача. Выплеснула на него все, что думаю о нашей медицине, и услышала в ответ успокаивающее: «Ну, что вы его слушаете? Я же вам обещал».

Потом сказал куда-то в сторону: «Тоже мне диагност». И добавил негодующее: «Гастроэнтеролог». Нда-а… мы с Надей залезли в Интернет. Действительно заведующий маммологическим отделением по образованию и профилю работы гастроэнтеролог. Но зато многие издания пишут, что он эффективный менеджер. Вот так и живем.

А хирург мой, пожалуй, душка. Врач, решивший оспорить мнение своего руководства, для меня уже почти герой.
14 октября

Надю увезли в операционную в восемь утра. Ларису из соседней палаты в девять увезли на каталке, а в половине десятого привезли обратно. Сестры ошиблись и отвезли на хирургический этаж не того пациента. Говорят, здесь это не так редко и бывает. Сегодня моя очередь. За мной приехали в два.

В операционной холодно, светло и страшно. Кажется, мой хирург поменял очки. Хотела как-то пошутить на счет его нового имиджа, но не успела. Он уже начал чертить на мне маркером полосы, крестики и круги. «Волнуетесь?» — спрашивает. Бурчу: «Странный вы, Константин Юрьевич, конечно, волнуюсь».

Начинаю верить, что все будет хорошо. Кажется, он уже начал воспринимать меня как личность. Значит, постарается. Мои руки привязаны к столу, и анестезиолог начинает надо мною работать. Спать!

15 октября

Вечером вчерашнего дня было не до размышлений. От наркоза не мутило, но болезненность, усталость и сонливость все равно были моими самыми верными подругами всю вторую половину суток. Но самое главное, я успела проверить — грудь на месте. Да и хирург сегодня с утра уже улыбался, и я почти решила, что можно в него и влюбиться. Не так часто попадаются на нашем жизненном пути умные люди с добрыми глазами и руками талантливого врача. Мобильный звонит беспрерывно, мои близкие хотят знать, в порядке ли я. В порядке.

Мне осталось лишь выкарабкаться из больничной кровати, зализать раны и пережить пять недель лучевой терапии. Но это уже мелочи по сравнению с пройденными этапами. И глядя на моего молодого, но совершенно седого врача, мне снова хочется жить. Фрейд еще сто лет назад описал процесс влюбленности пациенток в своего лечащего врача. Фрейд в чем-то, видимо, тоже бывает прав.