Прозрение за 2 часа

Всероссийский центр глазной и пластической хирургии больные называют
клиникой последней надежды и фабрикой чудес, а его директора –
волшебником. При шестидесяти койко-местах в центре делают более трех
тысяч операций в год. На уникальном современном оборудовании, по
уникальным методикам, с применением уникальных технологий. Мозг, сердце
и душа центра – его директор Эрнст Рифкатович МУЛДАШЕВ. Хирург высшей
категории, профессор, доктор медицинских наук, зав. кафедрой глазной и
пластической хирургии последипломного обазования Башкирского
госмедуниверситета, почетный консультант Луисвилльского университета
США, член Международной Академии наук.


“Я ЗА ВАС БЕРУСЬ”
Койки в коридоре, палаты на четыре, шесть и восемь человек, чисто, тихо и, как мне показалось, грустно. Девушка на койке у поста неподвижно смотрела в потолок. То ли от освещения, то ли от зеленки, которой были смазаны ее веки, лицо казалось мертвенно-бледным.
– Она пока еще не видит, – заметила мой взгляд медсестра.
– А будет?
– Мулдашев сказал “да”. Вот, кстати, и он.
К нам, улыбаясь, стремительно приближался моложавый, спортивного склада мужчина средних лет.
– Как настроение? – склонился над лежащей неподвижно девушкой.
– Не знаю, – пошевелила она плечами.
– Как это не знаешь? – Эрнст Рифкатович, глядя куда-то в пол, ощупывал припухлости у ее век. Казалось, весь он сейчас сосредоточен на кончиках пальцев, которые видят, слышат и ощущают все, что происходит где-то внутри глаз пациентки. Медсестра приложила палец к губам, показывая, что сейчас ему лучше не мешать. Шепот в коридоре затих.
– Все идет по плану. Слышишь? У тебя все будет хорошо. А теперь спать.
“Коридор” вздохнул с облегчением, девушка, нарушив свою пугающую неподвижность, повернулась на бок, улыбнулась и послушно закрыла глаза. Эрнст Рифкатович еще несколько секунд смотрел на нее, потом заметил меня, поздоровался, извинился за занятость, назначил время встречи и исчез за какой-то дверью.
Ничего не оставалось, как слоняться по кабинетам и палатам и слушать “байки”. Самая любимая, – и у пациентов, и у персонала, – это история секретарши Мулдашева, Ирины. Пять лет назад, ей тогда было шестнадцать, подростки ранили ее выстрелом из ружья, и дробинки попали в глаза. В районной больнице в Ростовской области, где она тогда жила, выписывая, сказали: “закапывать глаза и ждать”. Капала и ждала. Месяц, два, три…
Зрение, особенно на правый глаз, между тем ухудшалось. Стала терять ориентацию, и почему-то именно это пугало больше всего. Вроде бы один глаз видел еще достаточно хорошо, но спуститься самостоятельно по лестнице не могла – ступени, перила и стены упорно оказывались не там, где она предполагала. Потом узнала, что дезориентация – нормальное явление для людей, резко теряющих зрение. Но это было плохим утешением. Правый глаз начал уменьшаться в размерах – усыхать. Им она уже почти ничего не видела.
– Люди с хорошим зрением не ценят Божьего дара, – только что веселая и бойкая Ирина заплакала, – не знают, как это страшно – ослепнуть. Боишься засыпать – вдруг завтра уже не увидишь солнце, боишься просыпаться. Потому что на рассвете, пока глаза еще закрыты, ты, несмотря ни на что, надеешься.
Врачи говорили, должен пройти год после травмы, прежде чем можно будет думать о восстановлении зрения. Год прошел. И наступило самое страшное время – время крушения надежд. В областной больнице развели руками – нет ни оборудования, ни специалистов требуемой квалификации. Поезжайте в Москву к Федорову или в институт Гельмгольца. Диагноз в этих двух лучших в стране клиниках прозвучал как приговор: надежды никакой, с левым глазом можно попробовать что-то сделать, а правый не сохранить. Он усохнет и закроется. Единственный выход – навести хотя бы косметику, то есть поставить стеклянный.
Сначала был шок, потом… Потом они с мамой вновь и вновь ходили из кабинета в кабинет. Просили, умоляли рискнуть, плакали и снова просили. Предлагали деньги, но ни просьбы, ни посулы не помогли. Все были единодушны – глаз, не говоря уже о зрении, не восстановить. Однажды услышали о некоем докторе Мулдашеве из Уфы, который, по рассказам, берется за безнадежных. В тот же вечер сели в поезд.
– Мулдашев пронесся мимо нас с мамой, – рассказывает Ирина, – может быть десять, а скорее сто раз. Когда он, погруженный в себя, в очередной раз появлялся в конце коридора, мы, затаив дыхание, вжимались поглубже в диван. Уже знали, что в центре очередь, а мы явились как снег на голову. Часов в восемь вечера подошла медсестра. Вы, говорит, не волнуйтесь, еще не было случая, чтобы шеф ушел домой, не посмотрев ждущего его пациента. Не уходите. А мы и не собирались уходить, мы, наоборот, намеревались сидеть хоть сколько угодно часов, дней и ночей. Пока не примет.
Освободился Мулдашев часов в одиннадцать, когда больница уже спала. Посмотрел Ирину, прочел историю болезни, еще раз посадил ее под микроскоп. Наконец впервые за много месяцев они услышали слова, которые давали хотя бы проблеск надежды:
– Я ее беру. Пока не знаю, что делать, но беру.
– В тот момент я, действительно, не знал, как подступиться к ее глазу, но интуитивно чувствовал: здесь не все потеряно
Одна операция, две, три… Чуть ли не каждая – уникальная, какой не делают нигде в мире. Глаз перестал усыхать, и, хотя Ирина им еще не видела, душивший до того страх улетучился. Как все пациенты этой клиники, жила надеждой, и эта надежда помогала не только ждать, но и бороться со своей болезнью. Однажды – койка ей досталась в коридоре, – лежала, как всегда в последний год, прикрыв рукой более или менее здоровый глаз и глядя в темно-серую муть больным. И вдруг сквозь эту муть увидела остановившиеся рядом ноги. Боясь шевельнуться и спугнуть судьбу, закрыла оба глаза. Открыла – ноги в операционных штанах продолжали стоять. Еще раз закрыла и открыла уже только больной. Ноги пошли. Она видела! Видела!!!
Потом были еще операции, и каждый новый день приносил новые маленькие победы – позавчера различила стену, вчера картину на ней, а сегодня, правда, подойдя почти вплотную, прочла надпись на двери. “Безнадежный” усыхавший глаз, который ей предлагали заменить на искусственный, практически восстановился в размерах. Если не знать о случившейся беде, и не заметишь разницы. Вернулось на 50 процентов зрение в этом глазу и почти пришло в норму в другом. Время теперь летело незаметно, и наступил день, когда Эрнст Рифкатович сказал:
– Ну, что ж, будем готовиться к выписке.
Сегодня Ирина, ее мама и маленький брат живут в Уфе. И Ирина работает секретарем главного врача в Центре глазной и пластической хирургии.

ЧУЖОЙ САЖЕНЕЦ

Душа всего коллектива, его ядро, его связующая нить, конечно, Эрнст Рифкатович Мулдашев. Как говорят его коллеги, хирург от Бога и врач от Бога. Ученый, романтик, человек, легко идущий на риск и всегда или почти всегда выходящий из любой ситуации победителем.
Вот эта склонность к риску, пусть и очень хорошо обдуманному, чуть не лишила его в свое время врачебного диплома. Еще будучи молодым специалистом, провел считавшимся безнадежными больным с их согласия несколько операций по совершенно новой методике. Все они оказались удачными, но администрация и партком клиники, где он тогда работал, увидели в этом только риск, не желая замечать положительного результата. Из престижной клиники пришлось уйти. Вместе с ним в обычную больницу перешли и несколько его друзей. Днем оперировали, а ночами в “самопальной” лаборатории изучали структурные особенности различных форм опорных тканей. В ходе споров родилась идея использования гетеротопических тканей с целью трансплантации в пластической офтальмохирургии.
Тема трансплантации тканей тогда, в начале семидесятых, была модной. Но разрабатывалось это направление в России, как и в Европе, по принципу ортотопической трансплантации, при которой дефект ткани замещается полностью идентичным трансплантатом. Например, дефект кожи – трансплантатом кожи, склера – склерой, костный дефект – костным трансплантатом. Минус этой методики состоял в том, что в случае срочной операции необходимого трансплантата в тканевом банке могло и не оказаться. Искусственные же материалы тоже имели весьма существенный недостаток – они, как правило, рано или поздно отторгались.
Универсальный трансплантат, изобретенный уфимцами, позволял создать любой по объему тканевый банк и не отторгался, а стимулировал рост здоровых человеческих тканей, которые постепенно замещали сам трансплантат. Он получил название “аллоплант”, а бывшая “самопальная” лаборатория в конце концов переросла во Всероссийский центр глазной и пластической хирургии. Сегодня здесь работает около двухсот человек. Ими разработано около восьмидесяти новых, нигде ранее не проводимых уникальных операций. В центре излечивают пигментный ретинит, диабетическую ретинопатию, сенильную дегенерацию, глаукому, восстанавливают “безнадежные” органы зрения после травм. И все без исключения операции проводят с использованием аллоплантов.
“Алло” с греческого переводится как “чужой”, “плант” с английского – как “саженец”. На смену первому этапу развития хирургии, когда действует принцип – “отрежь и выбрось”, и второму – замене больного органа на искусственный – должна, по мнению Мулдашева, прийти хирургия, направленная на стимуляцию роста здоровых тканей. Саженцем же с чужого поля, который, пустив корни, даст жизнь уже собственным побегам, то бишь собственным тканям организма, и стал аллоплант.
Например, сильный ожог. Если его лечить лекарственными средствами, обожженное место останется похожим на поле после взрыва, если прооперировать и положить на ожог “заплатку” из обычного трансплантата, все равно она будет сильно заметна, даже если приживется. Уникальность “аллопланта” в том, что он со временем заместится собственной тканью человека, и следов ожога практически не останется.
С помощью различных видов “аллопланта”, – а их сегодня выпускается около 60, – можно “вырастить” новые кровеносные и лимфатические сосуды, конъюнктиву и склеру глаза, прозрачную роговицу, хрящ века, кожу. Часть печени, бронхов, легких, стенок желудка и кишечника, периферических нервов и сосудов, синовиальной мембраны суставов, кость челюсти. Есть наборы аллотрансплантатов для нейрохирургии, артропластики, лечения остеомиелита, восстановления клеток поджелудочной железы при диабете, мышечной ткани, костной ткани альвеол зуба при пародонтозе, а также комплексы трансплантатов с лекарственными веществами – своеобразное депо лекарственных веществ с заданными сроками рассасывания практически в любом участке тела человека. Удаление злокачественной опухоли на лице по традиционному методу у 8-15 % больных приводит к рецидиву болезни, с применением “аллопланта” такие случаи не превышают 1,5 %.
С “аллоплантом” же здесь проводят все пластические операции, и в том числе по коррекции молочной железы. В отличие от общепринятого силикона, “аллоплант” всегда приживается. Кроме того, разрез, через который его вводят, длиной всего два-три сантиметра. Женщина может смело раздеться, и вряд ли кто-то заметит, что она была прооперирована, поскольку и хирургическую нить в центре делают также из “аллопланта”. Кстати, разработка этих нитей поставила на принципиально новую основу целое направление кожной пластики: релаксирующую хирургию.
Еще одно перспективное направление – введение “аллопланта” вообще без хирургического вмешательства. Через гастроскоп в желудок при язве или через шприц и длинную иглу в какой-нибудь другой внутренний орган – печень, например, при циррозе или травме. Или при иглорефлексотерапии. Действительно, почему “аллоплант” может способствовать росту новой костной ткани, а стимуляция иммунной системы, биологически активных точек организма нет?

“ФАБРИКА” ЧУДЕС

Если ты бродишь в потемках день, месяц, год, пять, а потом видишь свет, разве это не чудо? А если прозреваешь через два часа после операции? Так случилось, например, с пожилой итальянкой, которую Мулдашев прооперировал по поводу “куриной слепоты”. Она прозрела именно через два часа.
Владимир Петрович Ткаченко из Одессы еще мальчишкой поиграл с миной. Зрения оставалось 0,16-0,07 %. Практически слепым он прожил долгих тридцать шесть лет. В центре ему вернули зрение на 50 %. После этого он в течение пяти лет водил машину. Но беды не отпускают Владимира Петровича – теперь глаукома. Сделали семь операций, состояние его с каждой улучшается, и он свято верит, что еще сядет за руль. Мулдашева, да и всех в центре, просто боготворит.
Денис из Владивостока. Пятнадцать лет назад, тоже мальчишкой, получил термохимический ожог глаз 3-4-й степени от взрыва регенеративного патрона от подводной лодки:
– Прооперировали один глаз мне тогда в Военно-медицинской Академии имени Кирова в Санкт-Петербурге, а потом как нож в сердце – ничего сделать не можем. Когда приехал сюда, в центр, зрения оставалось четыре сотых процента.
Отказались от Дениса не только в России, но и в США, куда он отправлял свою историю болезни. Там делают только то, что гарантирует сто процентов успеха, а после таких ожогов, которые получил Денис, трудно было вообще что-либо гарантировать. Первым о Мулдашеве узнал друг Дениса, лечившийся в глазной клинике в Японии. Сначала дорогу в уфимский центр разведал друг, а потом приехал и Денис.
– И каков результат? – спрашиваю у него.
– Сейчас мне оперируют глаз, который не видит с 83-го года. Прошло только три дня, так что говорить о результатах пока рано. Что-то вижу, какое-то мельтешение. Раньше и этого не было – полная тьма. Я выбрал своего доктора и я ему верю.
– Я тоже в него верю, – включился в разговор Куантай Гумарович Есенгалиев из Актюбинска. – Знаете, какие невероятные истории рассказывают о себе те, кто уже прошел весь курс лечения и выписывается?! Отсюда ни один человек не уходит без надежды. Даже если Мулдашев не взял, сказал, что пока не знает, как помочь, но может быть будет знать через полгода – год, человек уезжает домой с надеждой, и эта надежда помогает ему выжить. Потому что к незрячему существованию невозможно привыкнуть.
Куантай Гумарович выходил в восемь утра из дома, когда прямо в глаза ему кто-то выстрелил из газового пистолета, в котором кроме газа были пластиковые дробинки. “Скорая помощь” приехала через пятнадцать минут, сделали небольшую операцию, а через сутки отправили в Алма-Ату в НИИ глазных болезней, где ему удалили дробинки. Но окончательный диагноз был неутешительным – отслойка сетчатки глаза. Помочь, сказали, не можем. Оттуда поехал в Оренбург, в филиал клиники Федорова – результат тот же. Тут случайно узнал о Мулдашеве. Он мне помог.

P. S. Эрнст Рифкатович Мулдашев провел еще одну уникальную операцию,
которая вполне могла бы войти в Книгу рекордов медицины, если бы таковая
существовала. Впервые в мире пересадил глаз погибшего в автокатастрофе
человека слепой женщине, и чужеродная ткань прижилась. Уже через
несколько часов после операции пациентка увидела свет, которого была
лишена долгих двадцать лет.